Публикации

Октябрьский переворот в России 1917 года принес за собой не только не только катастрофические изменения в жизни и обустройстве старой Императорской России, коснувшиеся всех без исключения жителей страны, всех аспектов общественной жизни, казавшихся до этого традиционными и незыблемыми.

Одной из первых задач, поставленных большевистским правительством, стало искоренение влияния православной церкви, замена новыми коммунистическими лозунгами и идеологией русского патриотизма и народной Веры.

Именно борьба с церковью и ее влиянием стала на долгие десятилетия одной из ключевых задач новой власти. При этом особенное внимание большевики уделяли тотальному искоренению из жизни населения церковных Таинств и обрядов, связанных с самыми значимыми событиями для любого человека — его рождения, вступления в брак и смерти. На смену православному Крещению пришли «красные крестины», Венчание и сам институт брака подменялся «революционным свободным сожительством», бессистемными сексуальными связями и откровенным свальным грехом, а погребение по православному обряду должны были заменить «красные огненные церемонии».

Надо отметить, что вопрос о разрешении кремации (сожжения тел умерших) поднимался в России и ранее. В 1909 году созданная при Святейшем Синоде комиссия составила «Заметку о сожигании трупов с православной церковной точки зрения», в которой подчеркивалось, что «самым естественным способом погребения признается предание трупов земле… предание тела близкого не земле, а огню представляется, по меньшей мере, как своеволие, противное воли Божией, и дело кощунственное»[1].

Но именно это «своеволие, противное воли Божией, и дело кощунственное» большевики решили распространить на все население советской республики. Не лишним здесь будет вспомнить и о том, что тела последнего русского Императора, членов Его Семьи и слуг были уничтожены в окрестностях Екатеринбурга, по версии следователя Соколова, именно путем сожжения. Как мы увидим далее, кремации большевиками предавалась очень большое значение именно в плане насаждения нового культа — безбожия.

Предпосылки к насаждению «огненного погребения» возникали и ранее. Более того, они скрывали за казалось бы утилитарными вопросами некий глубокий ритуальный смысл. С трудом поддается объяснению сжигание большевиками трупов умерших пассажиров «поездов смерти» на Транссибирской магистрали, замерзших и умерших от тифа во время эвакуации вслед за отступающей армией адмирала Колчака зимой 1919-1920 гг. Еще сложнее найти сколько-нибудь логичное обоснование сожжению тела старца Григория Ефимовича Новых при временном правительстве социалиста Керенского. Не будем забывать, что приказ об этом поступил в первые же дни новой «власти», без согласия родственников умершего и без какого-либо законного обоснования.

Ничем, кроме как вопиющей жестокостью и исполнением некого бесчеловечного ритуала, невозможно объяснить и массовые сожжения в корабельных топках офицеров Балтийского флота в Кронштадте в феврале-марте 1917 года. Аналогично можно объяснить и случившееся в феврале 1918 года, когда священника Иоакима Фролова, причтенного ныне к лику Новомучеников, сожгли за селом в стогу сена...

Вспоминая времена средневековой инквизиции, можно решить, что сожжение использовалось, во-первых, как казнь «без пролития крови», а, во-вторых, пламя несло функцию «очищения», почему на костер попадали в основном еретики, ведьмы и гомосексуалисты. То есть казнь через сожжение считалась позорной и применялась для людей, нуждающихся в «очищении».

Если же брать религиозную традицию в целом, то сжигание трупов всегда было прерогативой язычников, практиковавших подобный уход в мир иной еще задолго до возникновения христианства. В то же время кремация осуждалась в зороастризме, распространенном в основном в Персии.

Если говорить о других религиях, то в исламе, иудаизме и по канонам Православной Церкви сожжение мертвых сегодня категорически запрещается. В христианстве понятия "пепел" и "прах" строго разделены.

В то же время, ряд древних народов практиковал сожжение людей в качестве ритуального жертвоприношения. Ряд исследователей убежден, что древние израильтяне выполняли «всесожжение детей» во имя древнего ханаанского бога, по имени Молох. Но не все древние израильтяне практиковали этот ужасный ритуал — считается, что его использовали лишь приверженцы поклонения Молоху.

Таким образом, можно сделать достаточно вероятный вывод о том, что сожжение заживо или посмертно своих политических оппонентов и даже сторонников (посмертная кремация), для большевиков и социалистов имела и скрытий смысл некого ритуала «очищения» огнем; кроме того, уничтожая тела Православных христиан для погребения, как и было отмечено Священным Синодом в 1909 году, большевики исполняли «своеволие, противное воли Божией, и дело кощунственное», автоматически лишая  умершего права на Христианское погребение и самой связи его с Богом.   

Более того, как мы увидим далее, поголовная кремация граждан входила в планы новой власти.

После своего прихода к власти, большевики буквально сразу же приступают к реализации своих планов. Уже 17 и 18 декабря 1917 года выходят декреты Совнаркома, отменяющие регистрацию актов о смерти церковью и разрешающие отпевание лишь по предъявлении удостоверений о регистрации смерти в местных органах советской власти. Следующим ударом по православному обряду погребения стал новый декрет Совнаркома РСФСР «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 г.[2] В нем впервые был упомянут новый для России вид погребения — кремация. Заметим, что ни одного крематория на территории РСФСР тогда еще не было.

Однако отсутствие крематориев не мешало, скажем, архитектору С. Грузенбергу в своей докладной записке в Комиссариат здравоохранения от 2 января 1919 года писать: «Кладбища подчинены религиозным организациям и культам, что противоречит современной идее свободы совести», в то аремя как при кремации «уравниваются классы населения в смысле равного для всех эстетического способа и места погребения»[3].

Вместе с этим всячески поощрялись коммунистические – «красные» похороны[4], собиравшие многочисленные толпы, «пришедших посмотреть, как коммунисты хоронят своих товарищей без попа и заунывного пения, без кутьи, поминок и плакальщиц». Многочисленные статьи в газетах сохранили детальные описания таких церемоний: «впереди шли музыканты, потом комсомольцы несли красный гроб, и за телом шли комсомольцы и коммунисты с флагами». Разумеется, присутствовала и «революционная»: гроб красного цвета, красные повязки на рукаве, красные флаги и пентаграммы[5]. Я совершенно сознательно называю здесь красные звезды — пентаграммами, поскольку в первые послереволюционные годы этот символ изображался, как правило, в перевернутом виде, в полном соответствии с традициями масонства и сатанизма. И конечно же, на «красных похоронах» не было «ни одного священника, ни одной иконы, ни одной молитвы, ни одного креста. Одна только песня: рабочая “Марсельеза”»[6].

 

Но даже «красные» похороны, с точки зрения большевистского руководства, были недостаточными — они должны были в скором времени уступить место кремации. В начале 1919 года Ленин подписывает очередной декрет о допустимости и даже предпочтительности кремации покойников. А Троцкий предлагает партийному руководству подавать населению личный пример.

Тотчас кремация объявляется наиболее передовым способом похорон. К. Е. Ворошилов публично заявлял, что «считает быстрое сжигание трупов наиболее современным и культурным способом их уничтожения».

В 1920 году журнал «Революция и церковь» объявляет конкурс на проект первого в стране крематория. Девизом конкурса становится лозунг - «Крематорий – кафедра безбожия»[7].

В статье «Ударим кремацией по ветхозаветным кладбищам» старший научный сотрудник отдела новейшей истории Русской Православной Церкви ПСТГУ Лидия Алексеевна Головкова отметила, что «колумбарии должны заменить кладбища, а крематории – занять место церквей».

Изначально первый в стране крематорий планировали построить на месте Александро-Невской Лавры в Петрограде[8], однако, митрополиту Вениамину удалось настоять на том, чтобы кощунство не состоялось. Наконец, 14 декабря 1920 г. на Камской улице, неподалеку от Смоленского кладбища был открыт первый в Советской России крематорий. По сообщению журнала «Революция и церковь», «из Москвы, Киева и других городов получаются запросы с просьбой дать указания, как приступить к постройке крематориума на местах». Первого покойника торжественно отобрали в городском морге. Им оказался безродный нищий[9].

Правда, просуществовал первый советский крематорий совсем недолго – до 1923 года. Сооруженная в спешке печь вышла из строя. Всего за это время его работы было сожжено 379 тел (332 мужчины, 22 женщины, 25 детей и подростков). Агитация не дала сколько-нибудь заметного результата: подавляющее большинство тел было сожжено в административном порядке и лишь 16 (!) – по желанию родных или согласно завещанию.

Но за эти годы «кафедра безбожия» успела стать популярным местом для...экскурсий большевиков и «прогрессивной» интеллигенции. Художник Ю.П. Анненков вспоминал: «Недостаточное количество гробов, выдаваемых тогда напрокат похоронным отделом Петросовета, навело Каплуна [10]на мысль построить первый в России крематорий. Это показалось ему чрезвычайно своевременным и прогрессивным. Каплун даже попросил меня нарисовать обложку для «рекламной брошюры, что я и сделал».       

Корней Чуковский посещал крематорий вместе с 13-летней дочерью. В его дневниковой записи от 3 января 1921 года читаем:

«В печи отверстие, затянутое слюдой, – там видно беловатое пламя – вернее, пары – напускаемого в печь газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Всё голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. Наконец молодой строитель печи крикнул: “Накладывай!” Похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх. “Рука! рука! смотрите, рука!” Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: “Раскололся череп”, “Загорелись легкие”, – вежливо уступая дамам первое место»[11].

Но, как уже говорилось, просуществовала эта «кафедра» совсем недолго. Эстафету петроградских богоборцев тем временем подхватили в Москве. И совсем не случайно первый столичный крематорий разместили не где-нибудь, а в перестроенном здании храма Серафима Саровского и Анны Кашинской на новом кладбище Донского монастыря. В бывшем верхнем храме преподобного Серафима Саровского был устроен ритуальный зал, а в нижнем, во имя благоверной княгини Анны, на солее и частично в алтаре встали немецкие кремационные печи. В центре ритуального зала был устроен раздвигающийся пол. Для лучшего устройства печей вызвали специалистов из немецкой фирмы «Топф и сыновья». Именно эта фирма чуть позже устанавливала печи в Освенциме и других лагерях смерти[12].

Заработал крематорий 12 января 1927 г. В этот день там кремировали рабочего мытищинской водокачки Ф. К. Соловьева, коммуниста, специально завещавшего похоронить себя самым передовым способом. 24 августа в печи крематория был сожжен труп американского журналиста Вальтера Виффена, жившего в России с 1914 года. Торжественное открытие крематория состоялось 6 октября 1927 года, накануне празднования десятой годовщины Октябрьской революции.

Весь тот год в прессе шла усиленная агитация за новый тип погребения. Газета «Вечерняя Москва» писала: «В Москве состоялось первое собрание учрежденного Общества распространения идей кремации в СССР. Общество объединяет всех сочувствующих этой идее. Годовой членский взнос составляет 50 копеек. Общее собрание решило организовать рабочие экскурсии в крематорий в целях популяризации идей кремации и привлечения новых членов».

Первыми клиентами крематория стали, как и следовало ожидать, старые большевики: 150 человек, во исполнение наказа Троцкого, завещали свои трупы на сожжение. В колумбарии, размещенном в стенах бывшего храма, на урнах можно прочесть надписи: «Большевик-чекист», «Член ВКП(б), стойкий большевик и чуткий товарищ». В путеводителе Шебуева 1930 года «Москва безбожная» говорилось: «Донской монастырь является пионером по части кремации в СССР!.. Лишь в СССР кремация доступна всем… Московский крематорий за рабочий день может совершить 18 сожжений. Какое облегчение для Москвы!» Газеты пестрели лозунгами: «У первобытных людей сожжение было религиозным способом погребения, в наши дни оно является антирелигиозным актом!»; «Крематорий – это конец мощам нетленным и прочим чудесам!»[13].

Но поистине шедевральной стала статья Д.Маллори «Огненные похороны», опубликованная в  № 50 от 11 декабря 1927 года журнала «Огонек». Мы приведем ее текст полностью, чтобы наглядно продемонстрировать читателям этот образчик богоборческой пропаганды 1920-х годов.

У подъезда стоит катафалк. Лошади, покрытые белыми попонами, грустными глазами глядят на снежную пелену огромного двора былого Донского монастыря. У катафалка две старушки.

— Пришла поглядеть… Помирать скоро. Как они это там сжигают? Не пускают чужих-то, посторонних, внутрь! Поглядеть хочется. Вы там были, гражданочка?

Гражданка, выходящая из главного подъезда, держит в руках небольшую, запаянную урну, в ней полтора килограмма белых, мелких костей.

Таков современный гроб. Цинковый ящик, на нём металлическая табличка — имя, фамилия покойника, номер и дата…

«Я, нижеподписавшаяся, даю настоящую подписку в том, что согласно правил… Урна с пеплом сожженного в I Московском крематории будет похоронена в земле или поставлена в общественном учреждении»…

Такую расписку требуют от родственников, получающих урну на руки… Дома, на квартире, нельзя держать останки сожженного. Это объясняетея только жилищной московской теснотой.

— Вы внутре были? — все настойчивее спрашивает старуха. — Как оно там? Верно ли, что покойник в печи прыгает?..

— А зачем, гражданка? Не прыгает. Очень даже хладнокровно лежит.

Толстый и огромный, точно старинная башня монастыря, сошедшая с места векового, поп, целый день находящийся здесь в ожидании заработка, басом глаголет:

— «Прах ты и во прах возвратишься», гласит Бытие, глава 3, страница 19.

— Так церковь, батюшка, не воспрещает это самое, что сжигать покойничков?

— Нет, ни один собор, тетя, ни канон кремации не запрещает… и через погребение — прах, и через сожжение — прах!

Кажется, старушка довольна! Батюшка не воспрещает. Кто о чем, она, старая, о смерти думает… Хочет по-новому умирать. Новое побеждает старое.

Вот оно, это новое: величественное, урбанистическое здание крематория. Вдали вышка радиостанции им. Коминтерна!..

А вот старое: красные стены былого Донского монастыря. Где еще так разительно различие веков «нынешнего» и «минувших», где еще в мире — вышка радио и крематорий вырисовываются на фоне красных стен XVI века и шатровых колоколен, с которых глядел еще Дмитрий Донской…

День в крематории начинается рано, в 9 часов все уже на местах. В большом зале, под пальмами — гражданская или религиозная панихида. Священников сменяет католический патер.

• Следующий!

300 рабочих провожают умершего товарища. Речи, оркестр музыки. Но вот панихида окончена. Крышку гроба снимают. Близкие прощаются с усопшим.Короткий звонок, и гроб очень медленно опускается вниз.

Только двое из близких могут сойти вниз, в «рабочее помещение», где происходит самый процесс сжигания.

Ряд помещений необычайной чистоты. Изоляционные камеры для умерших от сапа, легочной чумы и сибирской язвы. Небольшая прозекторская — на случай вскрытия.

Кремационное отделение. Гроб на рельсах. Венки снимаются и будут отданы родственникам. Номерок из огнеупорного кирпича кладется на гроб. С этим номерком гроб медленно вводится в печь. Этот номерок извлекается затем вместе с останками сожженного, благодаря чему избегается возможность смешения останков разных лиц.

Гроб въезжает по рельсам в печь. Он мгновенно охватывается пламенем. Гроб из легкой фанеры.

Железные дверцы печи захлопываются заслоном. Вы подходите к печи вплотную. Там, за этими кафелями — от 850 до 1.100 градусов выше нуля.

А здесь вы стоите рядом с огненной стихией и почти не чувствуете жары… Вот небольшой глазок из слюды. Взглянем. Медленно и равномерно горит труп. Гроб сгорел уже давно. Его газообразные остатки давно выведены на воздух…

Труп горит медленно. Трескается череп крестообразно. Сгорают конечности. Горит скелет туловища. Трупы, сильно пропитанные лекарствами, горят дольше. Не болевшие люди горят дольше болевших. Мужчины требуют для сжигания больше времени, минут на 20, чем женщины. В общем, 6 пудов хорошего черного кокса дают 1 1/2 кило белых нежных костей… Механики регулируют огонь. Кочегар подбавляет кокса.

Обывательские слухи расскажут о движениях покойника в печи… Сущая чушь! Под влиянием лучеиспускающей теплоты у каждого трупа могут происходить в начальной стадии горения сокращения мышц!

Кремационные печи устроены так, что процесс горения трупа происходит не в пламени огня, а в струе раскаленного воздуха. Не сгорающие кости попадают в особое помещение, кладутся на некоторое время в холодильник, затем собираются в урну. При хранении урны в нише специального колумбария — крематорий взимает единовременно 50 рублей. Погребение урны здесь же, на кладбище — бесплатное. Сжигание взрослого стоит 20 рублей, детей — 10 рублей. Крематорий может сжигать до 20 трупов в день. Рабочий день иногда, вместо 5 часов, заканчивается в 10 вечера…

Наверху идет прощание. Внизу — сжигание.

«Огонь, брат мой, грозный, красный, образ светлой свободы, тебе пою победную песнь! Руки твои простираются к небесам, музыка твоей пылающей пляски — прекрасна! Когда кончатся мои дни, когда для меня откроются врата небытия, ты охватишь мое тело своим сверкающим вихрем, и твое сжигающее дыхание обратит меня в прах!» Так говорит Рабиндранат Тагор!

Огонь, испепеляющий огонь! Тебе построен этот храм современности, это огненное кладбище — крематорий.

Крематорий — это зияющая брешь в китайской стене народного невежества и суеверия, на которых спекулировали попы всех верований. Крематорий — это конец мощам нетленным и прочим чудесам. Кремация — это гигиена и упрощение захоронения, это отвоевывание земли от мертвых для живых…

Мы уходим от этого огненного кладбища. Мощным и легким видением встает радиовышка…

Строятся заводы и фабрики. Дышит мощно земля под белым снежным покровом.

Бегут трамваи. Идут экскурсии в Музей Донского монастыря. Ревут фабричные трубы…

Жить, полной грудью жить! Акогда умрем — пусть отвезут нас в крематорий, чтобы, вместо зараженной кладбищами земли, всюду разлилась трепещущая радостью и молодой свежестью жизнь!

Со временем крематорий на Донском кладбище окружил и специально выстроенный колумбарий, в стенах которого нашли последнее пристанище многие партийные деятели, «не доросшие» до Кремлевской стены и Новодевичьего кладбища. Поработали печи крематория и для своеобразных нужд НКВД в 1930-е годы...

Крематорий работал до 1972 года и был закрыт, так как современная жилая застройка очень близко подошла к стенам кладбища. Несмотря на то, что предлагалось использовать самое современное оборудование, близость жилья и многочисленные протесты москвичей вынудили власти закрыть крематорий.

В 1992 году здание храма было передано Донскому ставропигиальному мужскому монастырю, который провел в нем, в 1995-1996 годах первоочередные противоаварийные работы. В нижнем храме были демонтированы печи, вентиляционные установки и другое крематорское оборудование, а также разобраны поздние перегородки. Со стен была снята облицовочная плитка и они были заново оштукатурены. В верхнем храме был демонтирован подъемник и заделан люк для опускания гробов в кремационное отделение.  После демонтажа органа в центральной апсиде храма и возвращения его в католический храм, откуда он был ранее «заимствован», на солее был установлен иконостас, в центре храма повешено паникадило, установлены декоративные стены-перегородки, которые отделили колумбарии от церковного пространства. На фасадах также были проведены необходимые работы; демонтирована верхняя часть завершения и установлен временный шатер с главой и крестом, проведен ремонт кровли, а также восстановлены колокольня-звонница и западный портал. К сожалению, реставрация храма в те годы не могла быть осуществлена, так как не был решен вопрос о размещении колумбариев вне стен храма. В наши дни на средства Донского монастыря подготовлен проект реставрации, который позволит вернуть храму его былую красоту. В храме возобновлено богослужение.

 

Дата публикации: 23.01.2019

Поддержите культурно-просветительный фонд.

Ваши пожертвования на сохранение национальной культуры,
это неоценимый вклад в развитии общества.